Авдеевка. Громим врага

Третий день идет штурм Авдеевки, третий день у Путиловского моста стоит грохот — летит от нас и к нам. И третий день у развилки шатается пьяненький, искалеченный, хромой ополченец с палочкой и крестит все машины с бойцами, идущие через мост в этот яростный грохот.

Я вижу его каждый раз, как мотаюсь в эти дни по мосту. Чисто выбритый, в новенькой солдатской форме, на груди одинокая медаль — он плачет и вскидывает нам вслед кулак:

-Мочите бл-дей, пацаны, мочите… Я не могу уже, а вы их мочите, не жалейте бл-дей… — кричит он вслед…
И в этом крике слышно все, что натерпелся народ от этой проклятой Авдеевки, впившейся кровоточащей удавкой в горло Донецка.
То ли дачное местечко, то ли поселок химиков, который всегда был «почти городом», и который укры превратили в нескончаемый источник нашей боли и горя.

Они вкопались на многие метры под землю, залились бетоном и чувствовали себя здесь в абсолютной безопасности. И всегда искренне, весело злорадствовали, устраивая регулярно радиообмен:
-Что, сепары, выкусили…скоро придем — и дальше бесконечный грязный мат…
Я наблюдал, как бойцы слушали это улюлюкание все прошлое лето, потом осень, зиму, весну… Молчали, курили и криво улыбались, и только однажды старый Лис ответил:
-Погоди еще, мы сами придем…
И вот, наконец, мы пошли. Возвращать Авдеевку домой, делать ее снова родной… И это стало для нас здесь великим праздником, который и праздновал этот искалеченный солдат…

В каких-то паре километров от него я сидел в подвале и смотрел, как в клубах сизого сигаретного дыма офицеры «Славянки» делают этот праздник былью… Смотрел, как батальон рвет оборону врага…
За большим столом (вместо него, на самом деле, теннисный стол — даже сетку не убрали, но это не важно) мужики делают историю. Без нервов, уверенно:

-Яма, берешь три группы и вперед, по над посадкой, по двое, сейчас Размах дым пустит… — низким голосом говорит командир штормов Дэн — монументальный и спокойный, как белый медведь. Шторма уже третью ночь и день идут вперед от опорника к опорнику.
Невозможно представить, какой ад бушует сейчас вокруг этих парней… Впереди укропы сыпят, сзади наше летит, а они меж двух огней ползут вперед… Рядом с Деном сидит командир арты Размах и кладет, кладет в считанных метрах от штормов, а потом туда же кладет дымы и ребята рвут дистанцию перед окопом укропов…

Но нам, людям вне этого стола, никогда не понять, чего стоит этот миг перед рывком в окоп врага… Перед которым бесконечные часы, когда ползешь метр за метром сквозь железный смерч, огонь и смерть, преодолевая все, что тебя наполняет — страх, боль, отчаянье… И, возможно, единственное, что держит в тот момент людей на этой дистанции смерти, — низкий и спокойный голос Дэна, который стелится, как туман над землей:

-Не отвлекаешься и слушаешь меня… Дым видишь? Бери левее и вперед…
Вот тогда и наступает тот самый миг, когда мы все слушаем крики и стрельбу в рации, и это, наверное, самые быстрые и короткие минуты на этой земле.

А потом все стихает и в рации усталый, почти счастливый голос:
-Все, плюс… У них восемь двести, у нас два триста… Легкие…
И замкомбрига Монах кивает, не отрываясь от карты в планшете, и говорит:
-Добро…
-Хорошо, теперь держим позицию… Группа закрепления скоро будет… Выдохните и держите… Как понял… — вторит ему Дэн…
-Принял…

Комбат Сова, которому едва за тридцать, уже ушел в свой угол и возвращается в броне и с автоматом — он лично едет заводить группу закрепления на взятую позицию… Обычно так не делают… Обычно есть время… Но мы третий день идем вперед… Штурмовики отойдут на отдых, залягут на пару часов где-то в считанных метрах, чтобы успеть поймать кусочек сна в этом беспрерывном грохоте, пока не придет приказ опять ползти, ползти ради того единственного мига…
А я еду с Дэном на исходный рубеж. На соседнем направлении не ладится и Дэн лично инструктирует мехвода Чибу, который везет его десант на броне в очередное пекло.
-Смотри, до сих пор не получалось только потому, что не топили вот здесь — говорит он все также спокойно -Ты главное жми, проскочишь — сто процентов… Зассышь — все приехал… Понял…
Одноглазый и прокопченный Чиба кивает и спрашивает:
-А мины…
-Мин нет, поле чистое, ты главное топи… Если собьешься, через поле наискосок дым будет, лети прямо туда… Ничего не думай… Просто лети… Понял…
Чиба пожимает плечами и забирает рацию — сегодня это его седьмой рейс туда, в предполье ада.
Пусть Бог бережет тебя, Чиба, и парней…
Мы возвращаемся, и снова батальон идет вперед… Чиба выкатывается на то самое поле, по нему лупят, Размах работает в ответ, Дэн держит своих ребят, комбат поднимает своих, рядом связисты, рэбы, бепелэашники, и над этим всем невозмутимый Монах, сосредоточенный в своем планшете, — батальон работает, батальон рвет врага…
А потом на землю вдруг падает ночь, и далеко за полночь за столом остается только Монах. Он курит и покрасневшими глазами всматривается в эту карту, что-то все время поправляя в ней…
Заканчивается третья ночь наступления, через пару часов его батальонам вновь идти в бой, и надо, очень надо проложить на этой треклятой карте тот самый единственный, самый истинный курс…
Еще не рассветет, а за этим столом снова будут сидеть командиры в клубах сигаретного дыма, солдаты снова будут ползти сквозь огненный шторм к заветной цели, а одноглазый Чиба вновь куда-то поведет свою старую бэху… И так день за днем, пока победа не будет нашей…
И потому, храни вас Бог, солдаты!
За победу, которая нужна нам всем, платите прежде всего вы…

Марат Хайруллин