Русская история учит нас тому, что мир – это далеко не всегда хорошо

Русская история учит нас тому, что мир – это далеко не всегда хорошо. Вопрос – на каких условиях он заключается и что следует после этого. Результаты по крайней мере двух русских войн были перечеркнуты именно переговорами

Разговоры о переговорах, «заморозке» и «корейском варианте» по Украине не затихают ни на день. Увы, у тех, кто об этом так упорно любит рассуждать, имеются пробелы в знаниях русской истории.

О «похабном» Брестском мире 1918 года написано много разного, поэтому на нем останавливаться не будем. Гораздо поучительней события XVIII века, практически обнулившие славные победы русского оружия.

Не только приключения Мюнхгаузена

Если говорить о больших военных победах, перешедших в неубедительные результаты мира, то такова Русско-турецкая война 1735–1739 годов. Что сохранилось о ней в народной памяти? Да только то, что именно тогда барон Мюнхгаузен летал на ядре.

Русское воинство во главе с фельдмаршалами Минихом и Ласси прекрасно воевало. И Очаков, и Хотин, и Бахчисарай были впервые взяты именно тогда, при Анне Иоанновне. Масштаб завоеваний не так уж и мал. Во-первых, в состав России, помимо потерянных при Петре Азова и Таганрога, окончательно вошло Запорожье, где на территории нынешних Днепропетровской и Запорожской областей возникла Новая Сечь. Во-вторых, это так называемые Заднепровские места – территории на правобережье Днепра в пределах нынешней Кировоградской области.

Но берег Черного моря остался за османами, и угроза со стороны Крыма никуда не делась – результаты Белградского мира для России были гораздо менее достойными, чем она того заслужила на поле боя, по причине неубедительных действий австрийских союзников, которые сдали Белград туркам.

«Татарские» набеги продолжались еще без малого полвека.

Выдающемуся полководцу и военному инженеру и графу Буркхарду-Кристофу Миниху стало ясно, что Дикое поле надо осваивать и заселять не только в пределах оборонительных линий южнее Изюма и Славянска, а до самого морского побережья. В следующие царствования этот вопрос был решен, но уже без его участия.

«Жест доброй воли», после которого – «Критика чистого разума»

24 апреля (5 мая) 1762 года был подписан Петербургский мирный договор между Российской империей и Пруссией. Как и через полтора века в Брест-Литовске, Россия досрочно вышла из Семилетней войны.

При Елизавете Петровне война для России шла успешно, генерал Захар Чернышев впервые привел наше воинство в Берлин, а Восточная Пруссия вместе с городом Кенигсбергом присягнула самодержице всероссийской. Среди тех, кто это сделал, был и доцент кенигсбергского университета, «Вашего Импер. Величества верноподданнейший раб Иммануил Кант», как он сам именовал себя в письме государыне от 14 декабря 1758 года.

Петр III решил вести переговоры с Фридрихом II, и канцлеру Михаилу Воронцову пришлось исполнять новые вводные от начальства. Прусский король был уверен, что новый император потребует от него значительных территориальных уступок, и поэтому в инструкции своему представителю Гольцу разрешал оставить России Восточную Пруссию. Однако император заявил прусской делегации, что будет рад принять проект мирного договора, выработанный Фридрихом II. Вот такой, как сейчас говорят, «жест доброй воли».

Естественно, король прислал такой проект мирного договора, в котором ни о каких уступках не было речи. Согласно ему, все занятые русскими войсками территории возвращались Фридриху, и русские войска отводились на границу 1757 года в двухмесячный срок. Канцлер Воронцов попытался возражать против прусского проекта, но Петр III его одобрил без изменений.

Проигравший продиктовал свою волю победителям. Правда, в отличие от «мирного плана Зеленского», там не было ни требования репараций, ни выдачи графов Салтыкова и Чернышева на расправу во взятый и оставленный ими Берлин. И на том спасибо.

В отличие от украинских властей, Фридрих не стал мстить новообретенным своим подданным. Тот же Кант не получил срок за «коллаборационизм», а вскоре стал профессором. Жители же Изюма, Купянска и Херсона получили и репрессии, и мобилизацию, и украинизацию по полной.

Адептам «заморозки» и прочих «мирных планов» придется напомнить, что вскоре после заключения этого мирного договора Петр III был свергнут, и Екатерина II в своем манифесте написала: «Слава Российская, возведенная на высокую степень своим победоносным оружием, чрез многое свое кровопролитие, заключением нового мира с самым ея злодеем отдана уже действительно в совершенное порабощение».

У самого же экс-государя общение с героями прошедшей военной кампании в Ропше завершилось, по словам Алексея Орлова, тем, что «урод наш очень занемог и охватила его нечаенная колика, и я опасен, штоб он сегоднишнюю ночь не умер, а больше опасаюсь, штоб не ожил». Кенигсберг стал вновь российским только в 1945 году.

Массовый же читатель помнит Семилетнюю войну совсем по другому участку фронта благодаря роману Фенимора Купера «Зверобой», и вместо подвигов подчиненных графа Петра Салтыкова чтит Чингачгука – Большого Змея, который, кстати, сражался на той же стороне, что и пруссаки.

Ветеранам Семилетней войны – тому же Орлову, Румянцеву и Суворову – пришлось доделывать то, что миротворцы не дали довести до ума фельдмаршалу Миниху.

Вот такие уроки нашей русской истории.

Дмитрий Губин, ВЗГЛЯД