Пан и холоп в Белоруссии в первой половине XIX века (из воспоминаний Якова Чебодько)

Покойный отец мой Яков Чебодько (1798-1901), проживший более ста лет, неоднократно рассказывал своим родным и знакомым о разных событиях из жизни православного белорусского народа в первой половине XIX века, свидетелем которых он был с раннего детства и хорошо помнил их, несмотря на глубокую старость. 

« Я не  могу равнодушно вспоминать о прежней жизни польских панов в Белоруссии и об их отношении к своим крестьянам. Я не знаю, чем отличался в то время русский помещик по образу жизни от польского пана, так как я, живя в Белоруссии, не знал русских помещиков, но хорошо зная жизнь польских панов того времени, я всегда видел в них стремление к грубому произволу, к необузданной роскоши, к праздной, веселой жизни,  хвастовству и к унижению своих крепостных. Живя в своем имении паразитом за счет крепостных и выжимая из них последние гроши, польский пан украшал свой дом, расписывая стены, окна и двери его разными цветами; приобретал богатую  обстановку для своих «покоев», разбивал вокруг дома богатые сады с оранжереями; держал без нужды многочисленную дворню...

   Устраивая охоту на волков и других диких животных, пан старался обставить ее с особой торжественностью… После охоты начинался кутеж, вовремя которого пан с гостями, подвыпив, принимался за стрельбу по цели, по подбрасываемым предметам, например, по шапкам крепостных, а иногда, ради потехи, и по самим крепостным.

   В жизни польских панов в Белоруссии особенное внимание обращал на себя господствующий тогда разврат. В то время среди панов трудно было найти польского пана, который бы не лишал невинности дочерей своих крепостных. Нередко бывало, что, по приказанию пана, управляющий или его приказчик доставлял ему в имение на одну ночь по нескольку девушек, среди которых были имевшие от роду не более тринадцати лет. Иногда же, по заказу войта, крестьяне сами присылали к пану своих дочерей и жен. После совершения насилия пан выдавал таких девушек замуж против их воли за своих же крепостных холопов или за крепостных другого пана, даже если они были одержимы какой-нибудь болезнью. Сами родители не имели права выдавать своих дочерей замуж, даже священники не могли венчать крепостных, не получив на это письменного разрешения от пана.

   При такой насильственной выдаче девушек замуж часто бывало, что девушка заявляет в церкви священнику о своем нежелании выходить замуж, а парень – жениться на ней. Мало этого, устраивая у себя в имении вечера и приглашая на них гостей, пан посылал в села и деревни своих уполномоченных лиц с приказанием собрать и привести к нему определенное количество крестьянских девушек, не исключая и замужних женщин. Приведенные девушки и жены крестьян отдавались в полное распоряжение гостей на все время их пребывания у пана. В случае если какая-нибудь из девушек или женщин вздумала бы противиться насилию, то, по приказанию пана, ее подвергали наказанию розгами или нанесению побоев до тех пор, пока не были удовлетворены страсти пана и его гостей...

   То было время в Белоруссии, когда польский пан по своему произволу что хотел, то и делал со своими крепостными холопами. На какую-нибудь борзую или легавую собаку пан нередко променивал не только отдельных лиц, но и целые семейства своих крепостных, цена на которых тогда была гораздо ниже, чем на породистых собак. Расскажу один случай, красноречиво говорящий о том, как паны ценили своих крепостных. В имении одного польского пана С-ского была борзая собака. Эту собаку хотел приобрести сосед его пан К-ский. Когда последний объявил владельцу собаки свое желание, то пан С-ский вместо продажи предложил пану К-скому взамен собаки дать ему одно крепостное семейство, состоящее из мужа, жены и красивой дочери. Пан К-ский тотчас же согласился на это предложение, и сделка у панов о замене людей на собаку живо состоялась. Но какова была дальнейшая судьба! Пан С-ский с целью обменял собаку на это семейство. Через несколько дней после этой сделки он отправил мужа с женой в чужую губернию какому-то другому пану, а дочь взял к себе в дворовые под видом «покоевой», которая под угрозами пана должна была стать его наложницей.

   Крестьянские работы непрестанно служили поводом пану для дикого насилия над крепостными. Крестьяне по закону должны были служить пану «пригон», или «панщину», три дня в неделю, но они часто, по приказанию пана, с ранней зари до поздней ночи служили ему четыре, пять и шесть дней в неделю, а иногда отбывали его и по воскресным и праздничным дням. Кроме этого, паном придуманы были к «пригону» новые рабочие дни под названиями «толоки», «обжинки», «закоски» и другие… Вследствии таких непрестанных работ на пана крестьяне, не имея времени работать на себя, страшно беднели, работы же панские они все-таки должны были выполнять к назначенному сроку и аккуратно. Но мог ли крепостной выполнить заданную работу, когда он вследствие бедности ел один «пушной» хлеб, состоявший из мякины с картофельными выжимками и разных других непитательных примесей ? При  такой пище белорус еле волочил ноги и не мог выполнять не только тяжелую работу, но и самую легкую. Между тем за невыполнение работ к сроку или же выполнение их, но не так, как пан хотел, мужчины и женщины без разбору подвергались телесному наказанию…

  Случилось мне однажды лично видеть, как один польский пан, ярый враг православия, в имении своем в Белоруссии на моих глазах приказал отпороть публично на своем дворе крепостных, мужа с женой, за то, что они вопреки воле пана пошли в православную церковь (это было в какой-то великий праздник), при этом уклонялись говорить на польском языке, хотя хорошо знали его. Когда этим крестьянам объявлено было, что их будут сечь, то осужденные пали пред паном на колени и умоляли не делать этого. Они обещали выполнять все, что только ни прикажет им пан. Но, несмотря на это, их все-таки раздели догола, положили на землю и начали сечь. Они подняли такой пронзительный крик и вой, что я хотел было бежать со двора, как вдруг пан, заметив это, с неудовольствием объявил мне, что я в качестве зрителя должен присутствовать на этом торжественном представлении. «Это редкость для вас, такого удовольствия вы нигде не получите», - с насмешкой произнес пан эти слова. После таких слов я понял опасность своего положения и должен был на этот раз подчиниться требованию пана. Началось, наконец, бесчеловечное истязание: мужчину и женщину держали два человека, один сидел на шее и держал за голову, другой – на ногах, а двое других, стоя один справа, другой слева, попеременно секли розгами, при этом управляющий пана отсчитывал удары, а сам пан в это время кричал на весь двор: «Крепче! Крепче!» На этот раз дано было мужчине двести пятьдесят ударов, женщине сто пятьдесят. Сечение было настолько сильное, что из задних частей выступила кровь, но пан не насытился этой кровавой расправой, он нашел, что дворовые не крепко секли, и потому велел тут же отпустить и им по пятьдесят ударов розгами, что сейчас же и было приведено в исполнение. Высеченная женщина умерла на второй день, а мужчина на третий. После этого пан по чьему-то доносу обвинялся перед судом в смерти этих крепостных, но кончилось дело тем, что он отделался небольшим церковным покаянием под надзором местного духовенства ».

  Использованные источники:

"Пан и холоп в Белоруссии в первой половине XIX века"

«Из воспоминаний белоруса Я.А Чебодько».  П.Я. Чебодько

К проблеме становления белорусской идентичности в перв. пол. XIX в. по "Воспоминаниям" Я.Чебодько

Хотеев А.С. священник г. Минск.

Известно, что в этнологии нет общепринятой трактовки этнической идентичности. По-разному трактуют ее происхождение концепции примордиализма и конструктивизма, однако в определении ее общих признаков исследователи сходятся. Этническая идентичность (Ethnizität), по замечанию известного австрийского этнолога Андре Гингриха, указывает на взаимные представления этнических общностей о своих существенных культурных различиях [6, S. 99-111]. В связи с этим хотелось бы подойти к проблеме развития национальной идентичности на территории современной Белоруссии перв. пол. XIX в. в контексте социально-культурного размежевания панов и шляхты, с одной стороны, и белорусского крестьянства — с другой. Эта тема, поднятая в публицистике вт. пол. XIX в. [5], к сожалению, получила надлежащую оценку только в трудах отдельных историков нашего времени [4, с. 119, 129]. Между тем, социально-культурное размежевание ополяченной шляхты и белорусского крестьянства является настоящей трагедией белорусской истории, без понимания которой невозможно адекватно понять ни восстаний 1830–1831 и 1863–1864 гг., ни политики российского правительства, ни, в конечном счете, проблемы становления белорусской идентичности.

Воспоминания Якова Чебодько (1798-1901) изображают яркую картину отношений господ к своим крепостным в Белоруссии. Чебодько был уроженцем Могилевщины, униатом, из крепостных крестьян, получил образование в базилианских школах и был отпущен на свободу, после чего занимал разные должности уездного управления. Его воспоминания записал и издал в 1910 г. сын П. Чебодько.

В описании Я. Чебодько предстает забитое и униженное состояние белорусского крестьянина, его крепостная зависимость, подобная жесточайшему колониальному рабству. Размежевание между «паном» и «хлопом» не просто сословное, но национальное. Пан — человек польской самоидентификации, говорит на польском языке, исповедует католическую веру. Его подневольный человек в представлении пана близок к скоту. «Так, например, пан называл крепостного псом или пся крев, язык его песьим, а веру его хлопской» [3, с. 22]. Многие из этих господ вели свой род от местной, белорусской по происхождению, шляхты, но, ополячившись, стали смотреть на свой народ как на чужой. Со своей стороны и крепостные крестьяне, остро чувствуя презрение панов и шляхты, отвечали им своей ненавистью. Как вспоминает об этом писатель, офицер русской, а затем наполеоновской армии, уроженец минщины, Ф. Булгарин (1789—1859), именно из-за этой ненависти к «чуждым им по языку и по вере», простые люди Белоруссии и Литвы не только с равнодушием восприняли разделы Речи Посполитой, но даже сочувствовали российским войскам в подавлении восстания Т. Костюшко [1, с. 20].

Отречению от своего народа учила польская шляхетская идеология, которая подменяла чувство долга перед государством рыцарским кодексом верности данному слову, потакала своеволию и деспотизму. Усваивая польский язык и нравы, местные паны и шляхта забывали о своем происхождении, вели себя на своей земле как чужаки.

Воспоминания Я. Чебодько ярко иллюстрируют панский быт и нравы. Праздная жизнь, хождение в гости, пирушки, охота — были любимым занятием господ. Такое времяпрепровождение потакало самым низменным страстям, предметом которых становились бесправные крестьяне. Чебодько приводит примеры того, как пан мог зашить своего крепостного в шкуру медведя или запрячь, чтобы тащить соху вместо лошади [3, с. 23-24, 15]. Сохранилось свидетельство, что и сам крестьянин, доведенный до крайности своим бедственным положением, мог поставить тянуть соху свою жену и мать [2, с. 199].

Отмечает также Чебодько развращенность панского сословия. Наложничество было часто встречающимся явлением [3, с. 20-21]. Ради утешения гостей в этом смысле посылали за крепостными крестьянками и это при том, что в народе внебрачные отношения считалась великим бесчестьем. Дети от таких связей чаще всего умерщвлялись. Архивные документы и мемуары того времени содержат не единичные примеры насилия помещиков над крестьянками, в том числе обычая «первой брачной ночи» [2, с. 178, 213-214].

С особенной жестокостью наказывали крестьян за разные действительные и мнимые провинности. Секли розгами по 50, 100, 200 ударов, секли и до смерти. Чебодько вспоминает один случай, свидетелем которого ему пришлось стать, когда пан приказал сечь мужа и жену за то, что они ходили против воли пана в православную церковь, с таким ожесточением, что оба вскоре умерли от ран [3, 33]. Различные мучения крестьян за Православие были обычным делом, начиная от запрещения ходить в храм и принуждением работать в дни православных праздников до сажания в подвал, лишения пищи и т.д. Подобного рода истязания попускались не без ведома католического духовенства, которое посредством базилианских школ и проповеди распространяло религиозную нетерпимость. За другие провинности наказания были не менее жестоки. В документах упоминаются даже вопиющие случаи закапывания живьем в землю [2, с. 178], маниакальное глумление над детьми и женщинами «белорусской Салтычихи» — помещицы Стоцкой [2, 191-198].

Как говорится в докладе генерала-губернатора Игнатьева императору в 1855 г., «белорусские крестьяне находятся с давних лет … в крайней нищете всякого рода и унижении, дошедшем до последних пределов, … тамошние помещики за исключением, может быть, немногих смотрят на несчастных крестьян, как на домашних животных, крайне угнетают их и истощают последние жизненные силы» [2, с. 201]. Эта характеристика, данная за несколько лет до отмены крепостного права, открывает всю необходимость изменения курса правительственной политики в Западном крае Российской империи, которое станет неизбежным в результате восстания 1863-1864 гг. Тогда на Манифест Временного правительства Литвы и Белоруссии с призывом спасти Польшу [2, с. 486], а также террор повстанцев, белорусские крестьяне ответили созданием караулов и выдачей мятежников российским властям.

Неописуемые издевательства, упомянутые Чебодько, переселения крестьян с места на место, тяжелые работы, содержание в нищете, пьянство, притупляли все иные чувства кроме справедливого гнева — убийства панов, поджоги усадеб были ответной реакцией простого народа. Социальный антагонизм, конечно, происходил от сохранявшегося в перв. пол. XIX в. крепостного права, однако он питался также и конфликтом на этнической почве. Если, по замечанию Ф. Булгарина, ненависть крестьян к евреям «была сильнее всех других страстей» [1, с. 718], то не меньшее чувство питали белорусские крестьяне к унижавшему и презиравшему их сословию панов и шляхты, которое за пределами этнической Польши жило польскими историческими преданиями и, отрываясь от простого народа, претендовало на национально-культурную элитарность.

Литература:

1. Булгарин Ф. Воспоминания / Ф. Булгарин — М.: Захаров, 2001. — 782 с.
2. Дакументы і матэрыялы па гісторыі Беларусі: у 2 т. / Н. М. Нікольскі і інш. Мн.: АН БССР, 1940. — Т. 2. — 938 с.
3. Из воспоминаний белоруса Я.А. Чебодько. / Я.А. Чебодько — Киев: Васильченко, 1910. — 36 с.
4. Трещенок Я.И. История Беларуси в 2 частях: Учебное пособие. / Я.И. Трещенок — Могилев: МГУ имени А. А. Кулешова, 2003. — Ч. 1. — 176 с.
5. Хотеев А.С. Западнорусский вопрос в творчестве М.О. Кояловича. / А.С. Хотеев // Материалы конференции «Западнорусизм: прошлое и настоящее». — Мн.: Западная Русь, 2012 — Электронный ресурс...
6. Gingrich A. Ethnizität für die Praxis. / A. Gingrich // Ethnohistorie – Rekonstruktion und Kulturkritik. Eine Einführung. Hg.: Karl R. Wernhart. Werner Zips — Wien: Promedia, 2001. — S. 99-111.

http://kronsh.prihod.ru/publikacii,_doklady,_vystuplenija/view/id/1165912